Любимые стихи

Пересеклись дороги
И лес на мгновенье смолк.
Мы смотрим в глаза в тревоге
Не ешь меня, серый волк.

Свой бег продолжая снова
Расстанемся как друзья.
С тобою одной мы крови,
Мы хищники - ты и я.

В грязи и сердца и мысли,
Шерсть дыбом, на лапах кровь.
Мы многих уже загрызли,
Пытаясь добыть любовь

И Бога найти пытаясь,
И побеждая страх
Мы много с тобой мотались,
Охотясь в разных лесах.

Так ты соблюди обычай,
Не тронь боевых подруг.
Беги за своей добычей,
Мой серый жестокий друг.

Давай залижу я раны,
Полученные в борьбе.
Дай Бог тебе силы, странник
И новых побед тебе

 

Идешь на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной
И маков нарвав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, -
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
- И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

Марина Цветаева

 

А я говорил: бросай филфак, поехали на Аляску.
Заведём у юрты двенадцать собак, в полозья врежем коляску.
Будем встречать ледяной рассвет консервами из Канады,
Будем разглядывать волчий след, одеваясь в овечьи латы.

Какая теория прозы, ты что? а там океан и горы.
Там ветер смешался с водой и мечтой, порвав скалистые шторы.
Большая медведица ловит в воде звёздную жирную рыбу.
Там дорога из “где-то” ведёт в “нигде”, минуя посёлок “либо”.

Я точно тебе говорю: бросай. ты видишь? сегодня лето.
А ты собираешься что-то писать, учишь свои билеты,
И время на кофе и туалет, да кошку в комочке меха.
А нужен всего-то один билет, чтобы уйти, уехать.

Там будут живые: Ахматова, Блок - в виде цветных водопадов.
А по выходным там гуляет Бог. любит, до полураспада.
Там всё, что ты даже не сможешь прочесть, можно потрогать руками.
Но вот ты заводишь будильник на шесть, говоришь, что завтра экзамен.

А я повторяю: поедем со мной к луне цвета спелой клюквы.
Хватит глотать, разбавляя слюной, чужие смыслы и буквы.
Поедем. там тихо стучат топоры, бурлит золотая тина.
Там валят деревья в реки бобры, отстраивая плотины.

Засыпаешь. и книги твои храпят с чистых беспыльных полок.
Засыпаешь. висит Иисус распят, поскольку тоже филолог.

Выхожу от тебя и российский флаг закрывает собой звезду.
Через время я нагружу собак и огней тебе привезу!

Чтобы было чем жечь а-четыре, а-три, и тетрадки и книжный шкаф.
Привезу медведицу: вот, посмотри. не понравится - спрячу в рукав.
Я оставлю юрту с дубовым столом Экзюпери-пилоту.

Но, наверное, ты получишь диплом и устроишься на работу.

Что толку: творил, шевелил, бубнил, боролся с душой и с тушей?
И всё говорил, говорил, говорил, и требовал: слушай, слушай!
А, может, не нужно собак и юрт, не нужен рассветный мак…

Послушай, чего там вообще сдают?
Хочу поступить на филфак.


Андрей Гоголев

 

Прощай.
Позабудь
И не обессудь.
А письма сожги...
Как мост.
Да будет мужественен
Твой путь,
Да будет он прям
И прост.
Да будет во мгле
Для тебя гореть
Звездная мишура,
Да будет надежда
Ладони греть
У твоего костра.
Да будут метели,
Снега, дожди
И бешеный рев огня,
Да будет удач у тебя впереди
Больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
Бой,
Гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
Которым с тобой,
Может быть,
По пути.


Иосиф Бродский

 

БАЛЛАДА О СТАРИКАХ И СТАРУХАХ,
с которыми я вместе жил и лечился в санатории
областного совета профсоюза в 110 км от Москвы

Все завидовали мне: "Эко денег!"
Был загадкой я для старцев и стариц.
Говорили про меня: "Академик!"
Говорили: "Генерал-иностранец!"

О, бессониц и снотворных отрава!
Может статься, это вы виноваты,
Что привиделась мне вздорная слава
В полумраке санаторной палаты?

А недуг со мной хитрил поминутно:
То терзал, то отпускал на поруки.
И все было мне так страшно и трудно,
А труднее всего — были звуки.

Доминошники стучали в запале,
Привалившись к покарябанной пальме,
Старцы в чесанках с галошами спали
Прямо в холле, как в общественной спальне.

Я неслышно проходил: "Англичанин!"
Я козла не забивал: "Академик!"
И звонки мои в Москву обличали:
"Эко денег у него, эко денег!"

И казалось мне, что вздор этот вечен,
Неподвижен, точно солнце в зените...
И когда я говорил: "Добрый вечер!"
Отвечали старики: "Извините".

И кивали, как глухие глухому,
Улыбались не губами, а краем:
"Мы мол вовсе не хотим по плохому,
Но как надо, извините, не знаем..."

Я твердил им в их мохнатые уши,
В перекурах за сортирною дверью:
"Я такой же,как и вы, только хуже!"
И поддакивали старцы, не веря.

И в кино я не ходил: "Ясно, немец!"
И на танцах не бывал: "Академик!"
И в палатке я купил чай и перец:
"Эко денег у него, эко денег!"

Ну и ладно, и не надо о славе...
Смерть подарит нам бубенчики славы!
А живем мы в этом мире послами
Не имеющей названья державы...

Александр Галич

 

Вот это вообще до дрожи


Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

Аля Кудряшева

 

Контакты прерваны, мой милый мальчик. Все прервано, никак иначе. Ты плачешь? Ну что ты, успокойся, спрячь их. Спрячь слезы, выкинь страхи, все будет слаще, я обещаю. Но ты не веришь? Ах, как печально. Аморально. Ты же любил, ты любишь, а это значит.. что ты простишь мне все эти сдачи. Ну что ты стонешь? Все это низко. Ты стонешь с писком, ты стонешь близко. Ты стонешь. Ах, как печально. Ты кстати помнишь, как танцевали в пустой квартире, и на диване, и на кровати? Я была в платье. А может нет. Все так не важно. Но ты же помнишь? Ты что, трясешься? Тебе так страшно? Ах, как печально. А помнишь ночи? Те ночи, помнишь? Когда молчали, ты ночи любишь, я это знаю. Порой сидели и наслаждались туманом тихим, таким прозрачным. Ночные блики. Луна и я. Опять ты стонешь, опять ты плачешь, опять трясешься. Ах, как печально. Свои припадки ты спрячь достойно. Не плачь мой мальчик. Я пошутила. Мы остаемся вдвоем навеки. Не плачь опухнут веки.


Евгения Шафрай

 

Автор этого стихотворения - человек с очень непростой, трагической судьбой. Простой работяга, мало кому известный...Он написал его, когда ему было чуть больше 20 лет. Сейчас ему за 50...

Врагов всегда хватало людям,
Но для людей всегда важней,
Что те, кого мы больше любим,
Нас ранят чаще и больней.

Мы защищаться не умеем,
Когда они нас бьют под дых
Не потому, что мы слабее,
А потому, что любим их.

Они нечаянно ударят,
Они убьют наверняка;
Они улыбкой нас одарят,
И опускается рука.

Никто любимых не осудит,
И мы ночами молча ждём,
Покуда шрамы не остудит
Скупым ноябрьским дождём...

И вздрогнешь вдруг рассветом ранним:
В те дни, когда ты был любим,
Ты сам кого-то грубо ранил,
Не ведая, как больно им.

Сергей Сурков.

 

Я тебе скажу: закрой за мной дверь.
А ты расплачешься: не уходи.
У тебя и ботинки бумажные,
А из подъезда сразу апрель
И ноги промочишь
И протянешь стакан недопитого тобой чая
Хочешь?
А с подбородка не перестает капать
А я так на тебя погляжу.
Скажу: пожалуйста, не надо чая.
Ухожу.
А ты в три ручья.
Так что даже тушь потечет на кофточку
И сама стекаешь по стене на корточки ближе к полу
А я улыбнусь: ну, что ты как маленькая.
Я же за молоком. Туда и обратно.
А ты еще сильнее заплачешь.
Скажешь: все равно.
Не уходи.

Аглая Соловьёва

 

Р. Рождественский
Письмо в ХХХ век.

Над городами, над тишиной
звёздные точечки
Женщина, спящая рядом со мной
мать моей дочери
Дышит женщина рядом со мною
сухо и часто,
Будто она устала
основывая новое царство.
Ни пробужденья, ни света, ни сумерек
как не бывало
Вдумайтесь сколько грядущих судеб
она основала!
Сколько свиданий, сколько рождений,
сколько закатов
Слов непонятных, жарких постелей
светлых загадок....

 

* * *
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!

Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!


Эдуард Асадов. Зарницы войны.
Повесть. Стихи. Поэмы.
Москва: Военное изд-во, 1989.

 

Александр Вертинский
Концерт Сарасате

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,
Он Вас дико ревнует, не любит и бьёт.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поёт.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»...
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюблённый Пьеро!

Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre.
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с лёгким запахом амбр.

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у Вас и небрежность, и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться?
Разве можно топтать каблуками сирень?..

И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша, —
Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальётся душа!

Увядающей, нищей, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете всё за «Концерт Сарасате»,
Исступлённо, безумно и больно любя!

 

Когда мне встречается в людях дурное

Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего напускное,
Что это случайность. И я ошибаюсь.

И, мыслям подобным ища подтвержденья,
Стремлюсь я поверить, забыв про укор,
Что лжец, может, просто большой фантазер,
А хам, он, наверно, такой от смущенья.

Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,
Возможно, по глупости разболтался,
А друг, что однажды в беде не помог,
Не предал, а просто тогда растерялся.

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.
Иными тут мерками следует мерить.
Ужасно не хочется верить во зло,
И в подлость ужасно не хочется верить!

Поэтому, встретив нечестных и злых,
Нередко стараешься волей-неволей
В душе своей словно бы выправить их
И попросту "отредактировать", что ли!

Но факты и время отнюдь не пустяк.
И сколько порой ни насилуешь душу,
А гниль все равно невозможно никак
Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

Ведь злого, признаться, мне в жизни моей
Не так уж и мало встречать доводилось.
И сколько хороших надежд поразбилось,
И сколько вот так потерял я друзей!

И все же, и все же я верить не брошу,
Что надо в начале любого пути
С хорошей, с хорошей и только с хорошей,
С доверчивой меркою к людям идти!

Пусть будут ошибки (такое не просто),
Но как же ты будешь безудержно рад,
Когда эта мерка придется по росту
Тому, с кем ты станешь богаче стократ!

Пусть циники жалко бормочут, как дети,
Что, дескать, непрочная штука - сердца...
Не верю! Живут, существуют на свете
И дружба навек, и любовь до конца!

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.
Но только одно не забудь наперед:
Ты сам своей мерке большой соответствуй,
И все остальное, увидишь,- придет!

Эдуард Асадов
1966