Литературный клуб

Тоже много лет уже читаю на чернилах электронных Sony-505
Всё никак железяка не сломается чтобы новую купить))

 

.

У меня старенький Kindle keyboard (подарок - и передарить кому-то нельзя, а кроме того это моя первая и любимая читалка и рутированный Nook Simple Touch (т.к при чтении английских книжек куда удобнее незнакомое слово для поиска в словаре выбирать методом "тыка", кроме того на нук можно поставить Golden dictionary и кучу нужных словарей)... Но если честно, очень хочется книжку с подсветкой, деньги вроде небольшие, если покупать у производителя, но как быть с двумя уже имеющимеся. В общем, с совестью компромисс пока не найден.

 

Посмотрел дату покупки июль 2008 года
Обычно железяки столько не живут)))
И ведь работает и батареи хватает, неделю держит... в запасе правда есть новая))
Вроде всё что надо для книги там есть, а новые электронные чернила, что-то совсем развиваются черепашьими шагами... с 2008 года немного то и лучше стала.

 

Дэвид Аллен «Как привести дела в порядок» и «52 принципа продуктивности для работы и жизни» — эти книги меняют мировоззрение, Аллен учит мыслить правильно, любые события жизни станешь воспринимать как испытания, задачи, которые надо решить, а как их решать он учит хорошо.
После этих книг реально повысилась продуктивность, но самое трудное — это следовать его простым принципам.

 

Сейчас дочитываю Брайана Трейси "достижение максимума",очень нравится.

 

Станислав Гроф - За пределами мозга. Еще не дочитал ))

 

Александр Чудаков. "Ложится мгла на старые ступени"

Весьма рекомендую. Повествование кому-то может показаться скучным из-за подробных описаний быта совка 50-х, но те истории, местами грустные, местами анекдотичные, которые рассказывает автор о своих родных и просто знакомых, никого не оставят равнодушными. Ну и русского букера за роман десятилетия просто так не дают

Под спойлером одна из таких историй:

Спойлер

Гений орфографии Васька Восемьдесят Пять

• 
  Всякий раз, когда Антон видел кирпич или слово “кирпич”, он вспоминал Ваську Гагина, который это слово писал так: кердпич. Слово исчерчивалось красными чернилами, выводилось на доске. Васька всматривался, вытягивал шею, шевелил губами. А потом писал: “керьпичь”. Когда учительница поправляла: падежи не “костьвенные”, а косвенные, Васька подозрительно хмурил брови, ибо твердо был уверен, что названье это происходит от слова “кость”; Клавдия Петровна в конце концов махнула рукой. Написать правильно “чеснок” его нельзя было заставить никакими человеческими усилиями — другие, более мощные силы водили его пером и заставляли снова и снова догадливо вставлять лишнюю букву и предупредительно озвончать окончание: “честног”.
  
  Из своего орфографического опыта он сделал незыблемый вывод: в русском языке все слова пишутся не так, как произносятся, причем как можно дальше от реального звучания. Все исключения, непроизносимые согласные, звонкие на месте произносимых глухих, безударные гласные — все это бултыхалось в его голове, как вода в неполном бочонке, который везут по ухабам, и выплескивалось с неожиданной силой.
  
  В четвертый класс измученная Клавдия Петровна перевела Ваську с переэкзаменовкой по русскому языку. Васькин дядька (родителей у него не было) отчесал его костылем. И пообещал повторить воспитание осенью, если Васька не перейдет в следующий класс.
  
  Надо было Ваську выручать. Мы стали писать с ним диктанты. Результат первого был ошеломляющ. В тексте из ста слов мой ученик сделал сто тридцать ошибок. Дед посоветовал, проработав их с Васькой, ту же диктовку повторить. Васька сделал сто сорок. Дед сказал, что за тридцать пять лет преподавания такого не видывал — даже в партшколе и на рабфаке. Мне тоже с тех пор приходилось читать разные тексты — заочников, слушателей ветеринарных курсов, китайцев, вьетнамцев, студентов с Берега Слоновой Кости, корейцев. Ничего похожего не было и близко. Думаю, и не будет. Васька был гений неграмотности, и как всякий гений был неповторим. Где, чья изощренная фантазия додумалась бы до таких шедевров, как “пестмо”, “педжаг”, “зоз–тежка”? Когда и кто бы еще смог “абрикос” превратить в “аппрекоз”?..
  
  Это был мой лучший друг. Когда в четвертом классе (Вася бы написал: “в клазсе”) учительница дала тему домашнего сочинения “Мой друг”, я не размышлял и секунды. Начало пошло легко: “У меня есть друг Вася. Мы во всем помогаем друг другу. Летом, когда было очень жарко, мы писали с Васей диктанты”. Однако дальше, когда надо было осветить уже Васькину помощь другу, то есть мне, писанье застопорилось. В памяти всплывало что–то не то: как Вася таскал для меня огурцы с теткиной грядки или отдал обратно часть выигранных у меня же перышек, чтобы мы могли играть в эту запрещенную азартную игру дальше. Или вспомнилась история со штанами. Была такая веселая забава: пока ты купаешься в речке, твою штанину завязывают узлом. Узел затягивают двое — вроде перетягивания каната. После этого штанину еще замачивают. Развязать такой узел детскими пальцами и зубами практически невозможно. Я энергично приступил к описанию подобного эпизода, где главным героем был Вася. “Однажды жарким знойным летом, когда все живое стремится к воде, мы пошли купаться”. Начало своей художественностью мне понравилось. Но дальше пошло хуже: “Пока я купался, Вася не дал завязать узлом мою штанину...” Это была неполная правда, и я добавил: “и замочить ее в тине, чтобы она стала грязная и скользкая и чтобы ее нельзя было развязать”. Это была уже неприкрытая правда. Но что–то главное из масштабов Васиной услуги все же ускользало. Я долго грыз конец ручки, выплевывая голубую краску, и закончил: “И я не пошел домой без штанов”. Получилась уже полная чепуха. Явно не подходила для школьного сочинения и другая тема, связанная с Васиным великодушием и добротой, — как он всегда оставлял докурить своим товарищам не “двадцать”, а “сорок”, т.е. окурок, составляющий лишь немногим меньше половины папиросы.
  
  Но сочинение не могло остаться без конца. Не миновать было обращаться к деду. Правда, он мог сказать: “Неудобовразумительно, в написаньи очень длительно”. Дед сказал, что можно ограничиться одной фразой общего характера, и тут же такую фразу предложил: “Приятель в моих делах также принимал живейшее участие, оказывая мне всяческую помощь, и во всех превратностях судьбы на него можно было положиться вполне”. При этом дед особенно хмурил брови — как всегда, когда усиливался не рассмеяться. Но я очень торопился, и мне было не до дедовых бровей.
  
  Через два дня Клавдия Петровна, раздавая сочинения, спросила:
  
  — Антон, а какие превратности судьбы ты имел в виду?
  
  Я молчал, потому что “судьба” в моем сознании тесно связывалась со словом “суд” — в этом соседстве они всегда оказывались в речах и деда, и бабки. Объяснить это было сложно. Но я все–таки выдавил:
  
  — Это когда меня будут судить.
  
  — Судить? — поразилась Клавдия Петровна. — Тебя?..
  
  — Ну, когда я вырасту.
  
  Клавдия Петровна больше не расспрашивала.
  
  Когда в этот приезд Антон ее навестил, ей, как и деду, было за девяносто, она уже не помнила ничего и Антона. Но когда он произнес: “превратности судьбы”, в ее водянистых глазах что–то засветилось:
  
  — Да, это ты... и Вася. Как же! — учительница оживилась. — Он еще писал “пестмо”, а “во втором” — с четырьмя ошибками: “ва фтаромм”. Надо ж было изобрести! — она восхищенно всплеснула слабыми руками. — Это мог только он!
  
  Но прославился Василий не своей орфографией, с которою был знаком лишь узкий круг. Славу ему принесло художественное чтение стихов — его главная страсть.
  
  На уроках он о чем–то думал, шевеля губами, и включался только когда Клавдия Петровна задавала на дом читать стихотворение.
  
  — Назуст? — встрепенывался Васька.
  
  — Ты, Вася, можешь выучить и наизусть.
  
  Он выступал на школьных олимпиадах и смотрах. На репетициях его поправляли, он соглашался. Но на сцене все равно давал собственное творческое решение. Никто так гениально–бессмысленно не мог расчленить стихотворную строку. Стихи Некрасова
  
  Умру я скоро. Жалкое наследство
  
  
  О родина, оставлю я тебе
  
  Вася читал так:
  
  
  — Умру я скоро — жалкое наследство! — и, сделав жалистную морду, широко разводил руками и поникал головою.
  
  Отрывок из “Евгения Онегина” “Уж небо осенью дышало”, который во втором классе учили наизусть, в Васиной интерпретации звучал не менее замечательно:
  
  Уж реже солнышко блистало,
  
  
  Короче: становился день!
  
  
  
  После слова “короче” Вася деловито хмурил свои темные брови и делал рубящий жест ладонью, как зав. роно Крючков.
  
  
  Энергичное обобщение в стиховой речи Вася особенно ценил. Строку из “Кавказа” “Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады” он сперва читал без паузы после первого слова (его он, естественно, принимал за “вообще”). Но Клавдия Петровна сказала, что у Пушкина после него стоит восклицательный знак, а читается оно как “вотще”, то есть “напрасно”. Вася, подозрительно ее выслушав (учителям он не доверял), замечанье про “вотще” игнорировал, про паузу принял и на олимпиаде, добавив еще одну домашнюю заготовку, прочел так: “Вааще — нет ни пищи ему, ни отравы!”
  
  В “Родной речи” были стихи:
  
  
  
  Я — русский человек, и русская природа
  
  
  Любезна мне, и я ее пою.
  
  Я — русский человек, сын своего народа,
  
  Я с гордостью гляжу на Родину свою.
  
  
  
  Имя автора изгладилось из моей памяти. “Любезна” и “пою” тяготеют к державинскому времени, но “сын своего народа” — ближе к фразеологии советской.
  
  
  Вася, встав в позу, декламировал с пафосом:
  
  
  
  Я русский человек — и русская порода!
  
  
  
  
  И гулко бил себя в грудь. По эффекту это было сопоставимо только с выступленьем на районной олимпиаде Гали Ивановой, которая, читая “Бородино”, при стихе “Земля тряслась, как наши груди”, приподняла и потрясла на ладонях свои груди — мощные, рубенсовские, несмотря на юный возраст их обладательницы.
  
  
  Шедевром Васи было стихотворение “Смерть поэта”: “Погиб поэт — невольник! Честипал! Оклеветанный! — Вася, как Эрнст Тельман, выбрасывал вперед кулак. — Молвой с свинцом!”
  
  Дальнейшую интерпретацию текста за громовым хохотом и овацией разобрать было невозможно. Васька был гений звучащего стиха.
  
  Его пробовали исключать из списка участников очередной олимпиады. Но на совещании директоров школ–участниц зав. роно Крючков неизменно спрашивал директора нашей школы: “А этот, поэт–невольник, будет что–нибудь декламировать?” И Гагина срочно вписывали обратно.
  
  Начиная с четвертого в каждом классе он сидел — все из–за того же русского языка — по три года. Дядька после получения очередного известия о второгодничестве вздувал Ваську костылем, после чего воспитательный вопрос считал исчерпанным.
  
  К шестому классу это был здоровый 16-летний парень с мощной мускулатурой и широкими плечами. Начиная с мая месяца он ночевал не в избе, а на сеновале. Вскоре туда же переселялась Зинка, его кузина, в свои пятнадцать выглядевшая на девятнадцать. Все лето Васька жил с ней как с женой (они даже ругались по утрам и Зинка, девка здоровая, один раз спихнула Ваську с повети). Тетку это почему–то не волновало; каждый вечер, после ужина, она командовала: “Дети, марш на сеновал!” (Зимой эти дети жили с нею и ее мужем в одной комнате). Васька свою связь передо мной не скрывал, но особенно про нее и не распространялся — может потому, что я смертельно ему завидовал.
  
  В шестом классе они уехали в свою деревню. Последним, дошедшим до меня в чужой передаче его шедевром было слово “арарх” — так, полагал Вася, называлось явление, обозначаемое в учебнике как “феодальная иерархия”.
  
  Прозвище у Васьки было “Восемьдесят Пять”. Почему — никто не знал. Но Ваське оно чем–то очень подходило.

 

Non fiction. Рекомендую "Антихрупкость" Нассима Талеба, хорошо промывает мозги и даёт осознанный взгляд на незыблемые стереотипы. И "Черный лебедь" его же рекомендую.
Классика. Недавно перечитал "Бесы" Достоевского, после него мысли и идеи современных литераторов воспринимаются как каша.
Почему-то никто не вспомнил Пелевина, Сорокина, Прилепина. От Пелевина пррррёт! Сорокин - замечательный стилист, но внутри - одна пустота, стёб.
От Прилепина были большие ожидания. Не оправдались)) В "Черной обезьяне" внутри романа есть замечательный рассказ, вот его бы развил - получилась бы незабываемая вещь, имхо.

 

Ф.М. Достоевский "Бесы"

 

Достоевского вряд ли кто-то из складчиков читает, разве что единицы вроде нас с вами. Так что и писать о нем особо смысла нет. Молодежь вообще не читающая практически, а классику, на мой взгляд, надо читать уже подготовленным, иметь определенный багаж прочитанного.

Прилепина не читал, увы. Сорокина со скрипом дочитал "Сердца четырех" и несколько рассказов. Стилист он, конечно, отличный, но от содержания воротит. Я понимаю, что стеб, но читать все равно неприятно. Один из его рассказов, кстати, запомнился и до сих пор не отпускает - "Лошадиный суп". Из того, что прочел - самая сильная вещь.

Пелевин - хорош, не спорю. Хотя его книги под настроение надо читать - они как ЛСД ))
Из современных авторов понравился Александр Иванов. Прочел "Общагу на крови", "Географ глобус пропил" и "Псоглавцев". Весьма и весьма доставило

 

Рекомендую Харуки Мураками. Любимый роман - "Страна Чудес без тормозов". Перед чтением Мураками советую прочитать книгу Дмитрия Коваленина "СУСИ-НУАР Занимательное муракамиЕдение". Уверяю, Мураками будет восприниматься по-другому. Дмитрий Коваленин - лучший переводчик Мураками, в хороших отношениях с автором, даже привозил к нему в гости Б.Гребенщикова. Кстати, и рассказы Коваленина о современной Японии - не оторвёшься.

 

Из последнего Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом
Впечатляющая книжка, тем кто еще не прочитал советую! Читается очень легко, и погружение в сюжет происходит стремительно.
В книге описывается тонкая грань между безумием и здравомыслием, и не всегда сразу ясно с какой стороны сознания идет повествание.

 

А ты случайно ничего больше про эту книгу не слышал?

 

Если моего короткого описания тебе не хватило, чтобы определиться читать или не читать, отбрось сомнения и прочитай книгу. Это будет полезнее, чем слушать чужие мнения ) и куда более увлекательней

 

"Пролетая над гнездом кукушки" - это классика жанра. Лучшая роль Джека Николсона. Это мечта каждого актера... Абдулов однажды сказал: "а кукушку мне никогда не сыграть" Это, б..ть, непревзойдённый шедевр. ШЕДЕВР

 

Здравствуйте может кто то посоветовать список из классики украинских писателей?

 

гоголь?))

 

Читают
Очень рекомендую "Сон смешного человека". Коротко и емко. Если лень читать, есть аудиоспектакль по нему.

Но из классиков золотого века предпочитаю Толстого. В Анне Карениной, мне кажется, содержатся ответы на все вопросы. С каждым прочтением открывается что-то новое, не замеченное в прошлый раз.

Любимый писатель - Набоков. И не нужно о нем судить по сюжету Лолиты, как это многие делают. Он невероятный мастер использования слова. Если интересно, "Весна в Фиальте". Этот рассказ - концентрат набоковского стиля.

Разумеется, Булкаков. МиМ - шедевр.

Из зарубежных - Хемингуэй.

 

Леся Украинка, Василий Стус, Гриша Сковорода, ....
пока хватит, ну про Шевченко я молчу, это и так понятно, его весь мир наизусть должен знать, хотя перечитывать необходимо, тем более ему 200 лет в этом году

 

Достоевского вряд ли кто-то читает?
Эээээй, а Гоголя кто читает?
Кто не читает Фёдора, тот ничего не читает